Если бы какой-нибудь насмешник вздумал сказать мне: "Смотрите, сударь, чтобы в ярости Армида не изъяснялась так же, как Армида в любовном опьянении", то я ответил бы ему: "Сударь, я не хочу оскорблять слуха г-на Ж.-Ф. де Лагарпа; я не хочу подражать природе, я желаю приукрасить ее; вместо того, чтобы заставить Армиду кричать, я стремлюсь, чтобы она пленила вас"».
Один тогдашний поэт также проникся жалостью к бедному оперному певцу:
Сто пятьдесят инструментов, натертых канифолью,
Точно рады надорвать свое горло;
А обессиленные, побежденные, униженные певцы
Гибнут от грохота ужасных lutti.
(Бершу, Танец", Париж, 1808)
"Нынче, когда инструменты составляют наиболее важную часть музыки, - писал Руссо, - сонаты, а также всевозможные симфонии в высшей степени в моде; голос стал просто аксессуаром, а пение аккомпанирует аккомпанементу".
Иоганн Фридрих Долее, хотя и настаивает, чтобы его числили учеником Баха, старательно убеждает читателей, что в своих упражнениях по контрапункту он не забывал "о пластичности и выразительности мелодии, избрав образцами для подражания Хассе и Грауна"'.
В посвящении, предпосланном своей первой пьесе, предназначавшейся жене Годшека, Иоганн Людвиг Кребс, любимый ученик Баха, исповедовал, согласно вкусу того времени, простоту. Маттезон предлагал рецепты для создания легких мелодий.
"У французов нет музыки, и быть ее у них не может, но, даже если они ее заимеют, это будет хуже всего для них" — такое торжественное заявление мы находим в "Письме о французской музыке" Руссо (1753).